День был суматошным. Немного безумным, но не растерявшим интереса.
Как нынче говорят, «продуктивным».

Горыныч заполнил под сотню листов различных соглашений и контрактов на доставку и перевозку разного рода ценностей, согласовал (с самим собой в том числе) и отправил данные поставщикам, перенаправил документы заинтересованным лицам (смотри, не перепутай!), принял обратно новые файлы на пузатом компьютере — современное новшество и настоящая магия для него самого («..куда тут нажимать?.. Ого! Куда я жмал?!»); забрал у курьера привезённую коробку с безделушками, собранными со всего света при помощи этой великой метафизической реки интернет. Затем, где-то в три дня, вспомнил, что ещё не жравши, выскочил из лавки и перекусил чуть ли не на ходу, забежав в чайную по соседству. Выпил ароматный травяной напиток, расслабился слегка (впервые за день), а потом… накрепко зависнул, обнаружив себя на середине проезжей части в попытке понять, как вообще мог тут очутиться.

На наручных часах стрелка отмеряла пятый час вечера.
Не первый раз, как говорится, и не последний.

Суета этого мира доводила Горыныча до безумия. Методично. Шаг за шагом. Будто ему и себя самого не хватало. Раньше – по ощущениям – было намного проще. И теперь ему было безумно себя, такого разнесчастного, жаль.
К тому же раньше он мог делать всё, что хотел. И когда хотел.
Ну, отчасти.

Именно «хотел», если делать честный расклад, он не так уж и много. Судя по скомканным обрывкам памяти, пережёванным и бессердечно выплюнутым промеж строк да размывшихся от времени чернил. Когда ты чудовище – у тебя и правда не такой-то уж и большой выбор занятий, дел и желаний.

Тем не менее…

Ему дали шанс это исправить.
И ему понравилось.

Змей на мгновение оторвал взгляд от накладных; поднимая голову. Кабинет его – небольшой, забитый теми же вещицами, от совсем пустых-простых до скрывающихся между них поистине бесценных экспонатов – находился почти сразу же возле стола с кассовым аппаратом и приборами для оценки вещиц. Обычно оценкой занимался специальный человек по определённым дням, но сегодня его не было. Как не было и нанятого продавца, на днях приболевшего. Брать на работу кого-то ещё Змей не желал категорически – он и этим-то двоим не шибко доверял (и не разбрасываться же в таком случае своей магией, вот ещё), так что приходилось справляться самому, прямо как в начале пути.

Когда еще в центре адаптации его учили, как жить эту жизнь да с людьми социальные конструкты выстраивать в верных формах и тональностях. Поясняли какие-то такие вещи и тонкости, которые обывателю человеческому были понятны, должно быть, с пелёнок.

Будто бы змей должен был и сам сызмальства знать, что негоже, например, пожирать тех, кто тебе не нравится.

Но ведь было такое. Кажется, было.

Многое с той поры утекло. Многое прижалось к земле, всё больше очеловечивая тварь, созданную лишь за одним, казалось бы, смыслом.

Тихо звякнул колокольчик. Это вышел пред-пред-предпоследний посетитель, теперь внутри осталось ещё двое. Уже порядка  двадцати пяти минут они изучали змеево царство, глазом сокровища полоскали, да так пока ничего и не выбрали.
Шансы на это были равными. Пятьдесят на пятьдесят.

Горыныч поднялся с места, бросив взгляд на камеру и замер, увидев крошечную фигурку, гуляющую между витрин и столов. Он подивился тому, что не услышал, как та вошла, не обратив внимания совсем. Впрочем, возможно она просто вошла тогда, когда дверь и без этого была открыта?..
Или он отвлёкся.

«Отвлёкся», — хихикнули внутри головы, будто бы подтверждая мысль.

Нужно было поприветствовать гостя. Предложить ему помощь. Оказать дружелюбие.
Хвост скользнул по прохладной плитке, выполненной под чёрный мрамор.

Под конец дня накопившаяся усталость давала о себе знать. Он ослаб, ощущал себя совсем как человек, которых он прежде презирал, если не ненавидел, и сейчас хотел, пожалуй, ишь расслабиться и отдохнуть.

Но до закрытия лавки ещё было время.
А значит, надо было действовать по правилам. Общим. Собственным. Любым.

Змей любил правильность и стремился к этому во всем, правда, часто рассматривая ситуацию с такой точки зрения, чтобы та была выгодна именно ему.

…Крылья за спиной сложены плащом; лапы ступают неслышимо. Вид у Змея собранный, почти серьёзный. Соответствующий лавке: он в костюме, который можно приравнять к викторианской эпохе. Брюки, жилет, рубашка под ним с блестящими вычурными запонками.

«Здравствуйте… Добрый вечер… Вам помочь», — проговаривают голоса заученные фразы. Ему даже нравится порой вести себя вот так, это похоже на игру с масками, ему не свойственными.
«Вам помочь?» — фигурка колеблется перед стендом с книгами, тянется тонкой ручонкой вверх, к старой книжке со сказками внутри.
От фигурки тоже пахнет сказкой.
«Из этих», — шуршит странностью по затылку, покалывает старая магия в пальцах рук.

Он подошел неслышимо и совсем вплотную, бесхитростно протянув лапищу к фолианту, обратившему на себя внимание покупателя, а затем вздрогнул, когда тот – та, если быть точным, — неожиданно резко, одним стремительным движением развернулась и…

Огонь.
Запах серы.

— Гхр-р, — верхняя губа дергается, обнажая ровный ряд зубов с выделяющимися клыками. Дракон застыл над девчушкой, зажегшей волшебную спичку, и не может теперь даже шевельнуться, полностью растворившись в иллюзии, пронзившей рассудок.
И без этого больной.
Так, к слову.

«Огонь, пламя!» — неистовый рёв грохочет, бьет по ушам; треск древесины. Крики людей. «Сжечь дотла!»

«Сожрать!»

«Убить».

Психи, прости ж ты Сказочник. Психи лярвские как есть. Заткнитесь, замолчите, прекратите.

Животную ярость – чувство мести слепит и греет душу –  сменяет ленность, всё вокруг заполняет тепло. Расслабиться, прилечь на перину пуховую да перед камином…Свернуться в клубок, как раньше. Как раньше…

Да не будет этого как раньше.
Что вообще происходит?..
Судорожный короткий вздох.

Сужается змеиный зрачок. В голубых глазах Змея пляшет-танцует крошечное пламя. Змей весь в напряжении, словно пружина заведённая, стрела перед выпуском.

Небо, ощущение полёта. Мощь в крыльях и нет никакого разочарования от двух непонятных огромных культяпок за спиной.

Запах реки. Чувство нужности. Странное и нелепое следование непреложным законам и истинам. Охранять, оберегать, не пускать никого.

Желание слу… жить.

Змей давит последнее, как грязный балласт; ярится, встряхивается. Шёпот в голове всё ярче, всё раздражительнее. Говорят, кричат, рычат, ядом плюются, перебивают друг друга, советуют, как надлежит быть и думать, как чувствовать.

— Какого… хрена, — жарко выдыхает Змей и рука его, занесённая лишь чтобы снять с полки книгу, бессильно падает вниз, опускаясь вдоль тела, а голова вспыхивает острой болью и он отступает на шаг назад, качаясь; хватается за лицо, закрывая глаза, решившие вдруг, что миру вокруг самое время упасть, сложиться точно лист бумаги или бог весь что ещё.

Его кружит, его мутит, его   р а с т р я с л о   по частям. Они ведь так долго молчали сегодня, так сладко спали. А теперь…
Ох.

— И никакого… — о, как много сил уходит на то, чтобы не ударить малявку по лицу, не впечатать ее в стенку ударом лапы, — огня. Здесь. – Змею бы гордиться за собственное самообладание, но он ловит чужой затравленный взгляд и останавливается быстрее, чем должен был.
Выдыхает.

Пауза.

— Или ты, дитя, смерти ищешь? – вкрадчиво спрашивает Горыныч, склоняясь к посетительнице, оказавшейся совсем уж молодой девицей, да хватая её за руку.

—Так здесь такого нет, — «плен» действует точно паутина. Волшба налипает на чужую суть легко и бессовестно, он сейчас смешанные чувства испытывает, но желает себя всё-таки обезопасить, искренне не понимая, как так вышло, что в его собственном  л о г о в е  на него  н а п а л и. Да ещё кто?! Козявка мелкая!

Со… спичками?

— Тебе не говорили, — хмурится Змей, — что это не игрушки?
В былые времена разговор был бы, конечно, короток.

Отредактировано Zmei (2025-02-25 02:12:59)