Терри считал, что всё у него сходится. Подопытный коп — 1 шт. И многоликое, как индуистское божество, равнодушное, холодное, тёмное и упрямое, как дуло пистолета, мировое зло.

— Хрестоматийная история.

Заходящее маленькое вечернее солнышко подсвечивало жёлтые газеты, которыми были заклеены стёкла, и комната красилась сепией. 

Худое, заострённое жёлтенькое лицо мелькало из полумрака, дёргалось, щерилось, смотрело настойчиво, жило на пределе возможностей. Крысолов пытался разгадать эту нервическую вязь, чтобы затем натянуть, как поводья — но всё ускользало, как слизистый угорь в норку, стоило чуть прихватить.

В какой-то момент от прилива сантиментов, от того, что они уже успели притереться друг к другу, были уже не случайными незнакомцами в большом-большом городе, Терри предложил Крысолову дорожку — а тот и не против. Нужно было синхронизироваться, поймать ритм сердца, охуевавшего от гиперстимуляции и психотических откровений. Симфоническая поэма для 100 метрономов: был один, который начал, и будет последний, на котором всё закончится. Так чьё-то сердце должно затихнуть раньше другого.

С непривычки Крысолова потряхивало; лицо обескровилось, посерело, высохло, и под глаза залегли холодные тени. И ему тоже начало видеться, как всё охуенно у них сходится.

Два часа назад он выехал на вызов, ведь «ебанутый сосед» — мелочь, ради которой стоит впрягать только младших офицеров. Район не то чтобы бедняцкий, а вполне обычный — и как будто душевный кризис может тут настигнуть из-за любого угла. Обычное у людей дело — и за 15 лет в городе Крысолов даже проникся человеческой драмой, среди людей ему было иногда интереснее, чем среди себе подобных сказок.     

Он зашёл в квартиру — но то была не квартира, где живут, а дыра, куда падают и умирают, притон с изнанки, сумеречный и липкий, горький, где только обглоданные стены и неоплаченные счета, — и стало уже не так весело. Это не то, чем хочешь заняться в конце дня.
Зацепился с уже-не-очень-молодым парнем Терри языками — а в глазах у Терри по болту. И увлекательные тут прозвучали истории, но Терри оборвался и безнадёжно упал в минор. Скучно рассказывал про свою девушку, про то, как она его кинула и про то, как этого ничто не предвещало, ведь у них всё было хорошо.

— Шлюха. Она никогда меня не любила.

Терри оказался совсем близко, а в живот Крысолову направился ствол, и холодок пробежал по позвонкам — ну да, пусть не умрёшь, но больно-то будет дохуя, наверное.

Крысолов вдыхал сопли с кровью, как бы невольно одобрительно шмыгая разбитым носом на все реплики. Запястья, стянутые ремнём позади стула, стали сухим льдом, уже не болели даже, а только трескались. И ощущался весь урон, причинённый вдаренной по сердцу пылью — маленькое сердечко переживало рассвет за закатом, быстро-быстро, вверх и вниз.

— Да он не заряжен.

Он был заряжен — но Терри уже успел что-то расстрелять по стенам и стёклам, может всё, а может нет. Через разбитое окно виднелся глухой, опплёванный и присыпанный окурками внутренний двор выстроенного буквой «П» многоквартирного дома, особенно тихий в остывающее под вечер время.

— Да не заряжен он, блять...

Весь Крысолов так и намекал — ну проверь. Потому что, ну, интересно же, а что будет, если разъебать сказке череп.
Но Терри на подъёме чувствовал себя Гамлетом, и нахуй этот коп ему не нужен, ему никто не нужен. И упёр пистолет себе под подбородок.

— Пиздец, не делай этого, ебанат...

Впрочем, весомых доводов против у Крысолова нет — если Терри не убьёт пуля, то убьёт пыль, он принадлежит смерти и на нём её печать. А кидаться банальными утешениями не хотелось — они бы только ранили.

Бледное лицо парня перекосила усмешка, будто кто-то извне дёрнул за нерв.

— Сделаю. А ты посмотришь. Это всё, чего я заслуживаю: чтобы мою смерть увидел только полицейский уёбок, которому похуй. Так даже лучше. Подходящий финал для такой жалкой жизни. Меня всё устраивает, наконец-то меня всё устраивает...

Руки, удерживавшие пистолет, подрагивали от нервического возбуждения — Терри на самом деле всё устраивало, наконец-то он чувствовал, что его жизнь под контролем, тяжким, стальным, неотвратимым, как дуло пистолета.