Он сидит в удобном мягком кресле в комфортной большой комнате с тёплым светом. Его поза расслаблена и раскрыта. Он мягко улыбается и смотрит прямо на рыжеволосого стройного мужчину, что сидит напротив него.
– Ой, знаете, я впервые у психиатра, - улыбка становится шире. - Так волнительно, - доверительный шёпот, лёгкий смешок.
Его игра хороша. Не так как прежде, конечно, но ему кажется, что этого вполне достаточно, чтобы обмануть даже того, чье призвание - вытаскивать человеческие мысли и чувства под электрический свет ламп. Он старательно скрывает любые трещинки за которые может зацепиться взгляд, любые неровности и шероховатости. Ему нельзя дать повод для подозрений. Ему нужно сделать вид, что он в норме. И что он сам нормальный.
Финист сидит в этом блядском мягком кресле и строит из себя живого, а внутри у него выжженная равнина и вселенская усталость. Но это только на первый взгляд. Если вглядываться внутрь глубже, то там злость и раздражение, выедающие его, скоблящиеся изнутри. И еще глубже... Еще глубже тёмное-тёмное место наполненное...
"Нет! Нельзя!"
Он одергивает себя от этих мыслей, как собаку на поводке одергивают от тухлятины. Он не может заставить себя не думать, не вспоминать. Эта тьма сама его находит, притягивает, возвращает. И это сильнее его. Он не может убежать и способность тут тоже не поможет.
Поэтому просто делает вид что все в порядке и что ничего не произошло, надеясь, что однажды проснется и это окажется правдой.
А пока, вместо боли он выбирает злость.
Ему не хочется торчать тут целый час. Ему вообще не хочется здесь быть. И чтобы это побыстрее закончилось ему надо сделать вид, что он охуеть в каком порядке. Что он самый психически здоровый сказочный во всëм Фэйблтауне.
И он делает всё что может: держит лицо, позу, выверяет каждое слово и тон. Он умеет подстраиваться, умеет казаться, умеет изображать искренность. В последнее время, правда, ему всё сложнее это даётся. Будто что-то надломилось и оттуда лезет...
"Грязь"
Но он никак не выдает свои усталость и раздражение. Легкомысленно щебечет:
- У вас такой уютный кабинет, - осматривается, будто бы увлеченно. - Я почему-то представлял, что атмосфера будет более... Больничная, - пожимает плечами и смущенно улыбается.
Сокол сам собой гордится. Неплохо, очень неплохо для человека, чья жизнь в последнее время похожа на какой-то драматический сериал. Ну взять хотя бы это утро...

Он подрывается в постели, проснувшись от собственного крика. Яркий электрический свет режет глаза и возвращает его из под толщи земли в относительно (даже очень относительно) безопасную реальность. Какое-то время дышит тяжело, загнано, сорвано. За грудь цепляется, будто боится, что сердце упорхнет как птичка из открытой клетки.
"Снова птички, снова клетки... Да ёбаный..."
Он морщится как от головной боли. Раздражённо одеяло откидывает, встает. На часах пол пятого утра, но он знает что пытаться уснуть снова - бесполезная трата времени и нервов. В лучшем случае удастся провалиться в тревожную дрёму, а ему такого счастья не надо. Делает телек громче. Он его больше на ночь не выключает (как, кстати, и свет), этот бубнеж заполняет пространство и позволяет измученному мозгу сосредоточиться на этих звуках, а не...
- Да, блядь! - пульт летит в стену ущербного мотельного номера и отскакивает, рассыпаясь на несколько частей.
Зарывает руки в волосы, стискивает до боли.
"Не думать! Не думать!"
Дышит, успокаивая снова задергавшееся сердечко. Идет в ванную. Склоняется над раковиной, но через мгновение меняет решение и залазит в ванну. Настраивает воду и встает под едва теплые струи. Начинает читать свою уже ежедневную мантру, монотонно повторяя слова по кругу:
- Куда вода, туда и сон... Куда вода, туда и сон... Куда вода, туда и сон...
Это, конечно, не помогает. Если бы помогало, то он уже давно бы избавился от этих чертовых кошмаров, что навещают его едва ли не каждую ночь. Однако, для него в этих словах есть что-то утешающее. Пусть самую малость, но он верит, что однажды вода унесет с собой его воспоминания.
Когда сердце и разум немного успокаиваются он оборачивается в полотенце, не вытираясь, и упирает взгляд в зеркало. За последние два месяца он немного осунулся. Черты лица, как и взгляд, стали острее. Он выглядит уставшим и испуганным. Чтобы это исправить с силой трет лицо и щипает себя за щеки. Теперь он не такой бледный, но все еще испуганный. Сокол вздыхает и через силу заставляет себя улыбнуться. Выходит не очень. Он пробует еще и еще, пока, наконец, у него не получается изобразить что-то естественное и без застывшего страха в глазах.
"Вот. Теперь можно и к мозгоправу"
Очень хочется кофе с сигареткой на ранний завтрак, но он уже точно знает что это снова его разгонит. Поэтому он открывает пачку хлопьев, насыпает в тарелку и заливает их молоком. Вообще есть, конечно, совсем не хочется. Его почти тошнит, но он знает что должен есть хоть иногда и хоть что-то.
Сигаретку, кстати, все равно себе позволяет. В отдельности от кофе, она не так страшна.
Запихнув в себя несколько ложек сомнительного качества еды он кидает тарелку в раковину, а сам валится на кровать. Ищет взглядом пульт, но тут же вспоминает. Раздраженно выдыхает сквозь зубы. Встать ради того чтобы переключить канал - выше его сил и он просто пялится в какую-то дурацкую утреннюю передачу, где типичные американские домохозяйки делятся секретами своих пирогов. На самом деле ему срать что смотреть, он просто слышит какое-то жужжание и это все что ему нужно, чтобы не загнаться снова.
Он лежит в некотором подобии транса пока у него не срабатывает будильник. Он резко дергается от этого звука, но тут же выдыхает.
"Пора собираться"
Он достает выглаженную еще со вчера белую рубашку и влезает в черные джинсы. Сегодня ему нужно выглядеть так, будто он хороший мальчик, который способен заботиться о себе и вести абсолютно нормальную, полноценную жизнь. Он даже тщательно вычесывает и укладывает неугомонную копну волос, что уже успела высохнуть после душа.
Снова придирчиво рассматривает себя в зеркале. Замечает, что выглядит как-то слишком нарочито вылизанным и специально расстегивает воротничок рубашки и треплет волосы. Снова щипает щеки. Тренирует улыбку.
Финист ни за что не пошел бы на этот чёртов сеанс, если бы не Осел. Тот, с присущей ему скрупулёзностью, заметил звоночки в поведении своего информатора и пригрозил расторжением договора, если он не начнет ходить на терапию.
Соколу не нравится даже сама мысль, что кто-то будет сидеть и рассматривать его жизнь под микроскопом. Он не готов делиться сокровенным. Он никому не позволит залезть к себе в голову и в душу. Но он не может лишиться возможности работать информатором. Пусть сперва он сопротивлялся, но сейчас это то единственное, за что он может уцепиться. Какая-то цель, какое-то чувство общности, что-то, что он не хочет терять, даже не смотря на пережитое.

Поэтому сейчас он сидит в удобном мягком кресле. Ему надо выдержать всего час. Один только час без зависаний, без пустого взгляда и без дерганных движений. Он убеждает себя что справится. Обстановка спокойная. Нет резких звуков, светло и приятно пахнет. Ничто не должно вывести его из себя. Он достоверно изображает беззаботность и убедительно-заинтересованно спрашивает:
- Так и как это происходит? Покажете мне абстрактные картинки или дадите пройти пару тестов? - полная тепла улыбка сопровождает его слова.
Финист понятия не имеет с кем имеет дело. Ему все еще кажется, что сидящего перед ним сказочного будет легко обмануть и что тот ни за что не догадается, что перед ним живой мертвец.

Отредактировано Finist (2025-03-18 11:15:31)

Его мозг гудит, кипит и всеми другими способами пытается дать понять, что ему нужен отдых. Финисту нестерпимо хочется сжать голову в руках, чтобы она не взорвалась и из нее с оглушительным жужжанием не вырвался рой мух. Но он только сглатывает и слегка меняет положение тела. Это правильно, нужно больше шевелиться, изображая энергичность. Нельзя выдать, что каждое движение, каждое слово, каждая улыбка - тяжелые, почти неподъёмные.
В каком-то смысле его состояние уже привычное, хотя привыкнуть к этому полностью, пожалуй, нельзя. Это больше похоже на смирение - у него не осталось сил на борьбу с собственным мозгом и с собственным телом. Он может поспать, только если выпьет пару стаканов водки или скурит несколько косяков. Таблетками он не пользуется - за рецептом надо идти, а достать без рецепта можно, но Осёл велел залечь на дно и не пересекаться пока с криминальным миром (они еще только выясняют кто и что мог узнать о нём). Он ест через силу, каждый раз борясь с тошнотой. Еда практически потеряла свой вкус, он больше не чувствует никакого удовольствия от приема пищи.
Он теперь вообще мало что чувствует. Вся жизнь теперь без цвета, без запаха, без красок, без... без и без... Без всего, если утрировать. Он теперь смотрит и не видит. Слушает, но не слышит. Из того что ему осталось полостью доступным - физическая боль. Как ни странно, но после пережитого он не стал ее чураться. Наоборот, она будто стала его другом, той отдушиной, что позволяла сбросить напряжение. Что-то, что смогло пробиться через это мертвецкое оцепенение. Он ее жаждет, призывает, встречает всегда как спасительницу, что избавляет от всех тревог.
Нет, конечно он не режет себе запястья или типа того. Он не оставляет следов, держит тело в целости. Он просто... Ничего такого, никакого "Бойцовского клуба" - просто пощечины, щипки и царапины. Ну еще выдирает себе волосы и съедает ногти до кровавых ранок. Совсем ничего не значащая ерунда.
Иногда, конечно, хочется всадить нож в глазницу и проворачивать до тех пор пока воспаленный мозг не заткнется, но он же так только думает, не делает.
Боль помогает отвлечься от того, что гораздо хуже.
Его слегка затягивает пустота, но он вовремя ловит себя на этом. Надо не забывать вовремя моргать и сглатывать, а то старательно создаваемая картинка разрушится и мужчина перед ним его поймает. Кстати, об этом мужчине.
"Нас... Нам?"
Финист не понимает кому именно было бы скучно. Психиатрам? Он не понимает, то ли рыжий говорит какие-то странности, то ли это он уже нихуя не соображает.
Он всматривается в черты лица человека напротив и не может отделаться от чувства, что где-то они уже пересекались. Однако, ни единого воспоминания не проплывает.
На слова мужчины реагирует слегка растягивая улыбку.
"Опять какие-то "нам" и "мы". Что он несет вообще?"
Информация никак не укладывается. Слова не собираются в логичные предложения. Его начинает это дергать. Хотя лицом он этого не выдает.
"В самом начале..."
А вот эти слова цепляют, как цепляют обычно детские загадки. Разум торопливо ищет ответы.
"Где же я его видел..."
Он снова всматривается в лицо, скользит по фигуре... И зацепляется взглядом за бейдж.
"Волшебное Зеркало"
Воспоминание о маленькой рыжей женщине в белом халате иглой пронзает его сознание. Когда же это было? В самом начале, кажется. Они пересекались как-то в столовой. Он стоял в очереди прямо за ней. Удивился еще, что Сказочник даже предметы может воплощать.
"Так вот почему "мы". Их двое в одном теле? Значит его... То есть их способность заключается в смене пола? Или что-то подобное?"
В целом, ему всё равно перед кем он там изображает нормальность. Для кого-то другого слова Зеркала прозвучали бы интригующе и волнительно, но для него сейчас все эти философские изъяснения - утомительная чушь. Впрочем, отреагировать как-то надо:
- Вы, должно быть, существуете очень давно? - легкий наклон головы как бы подчеркивает его интерес. - Я? Картина? Головоломка? - удивленный смешок. - Вы так говорите, будто есть на что смотреть и что разбирать, - смущенно тупит взгляд и бледнеет улыбкой. - Я довольно обычный, местами даже посредственный, - снова поднимает глаза и пожимает плечами. - Наверное, именно таких пациентов вы находите скучными, - разводит руками и поджимает губы, извиняясь.
Он мельком кидает взгляд на настенные часы и почти теряет контроль над лицом.
"Бляяяя... Только три минуты прошло"
Ему кажется, что на него направлен свет прожекторов, а он актер, который не выучил сценарий и теперь пытается импровизировать.
Улыбка Зеркала кажется ему какой-то... Сочувствующей? Хотя, конечно, на самом деле она нечитаема. Он послушно кивает, соглашаясь на внезапные откровения психиатра. Ему же лучше, если он будет поменьше говорить сам.
Впрочем, слова молодого мужчины удивляют его по-настоящему. Зеркало не пытается выставить себя благодетелем, спасителем или еще кем-то. Финист чувствует искренность, хотя даже не до конца понимает смысл сказанного. Эти слова не вызывают раздражения. Как ни странно, но они по своему утешают.
Финист даже сколько-то впечатлен, но не так, чтобы прекратить спектакль и открыться:
- Хм... У вас необычные взгляды, - тянет задумчиво. - Спасибо, за вашу честность, - кивает серьезно, соответствуя ситуации. - Что касается меня... Мне тут нравится. Знаете, я из тех, кто по прошлой жизни не скучает. Конечно, мне не хватает полетов, - печальная улыбка тут в самый раз. - Но я смог с этим смириться. Тут много всего другого. В каком-то смысле этот мир тоже волшебный, - короткий смешок. - Тот же телефон, ну чем не чудо? А что до Сказочника... - пауза, будто он и вправду об этом думает. - Я ему благодарен. Здесь я смог начать новую, интересную жизнь. Единственное, что меня волнует это его пропажа. Я надеялся, что однажды смогу увидеть вообще весь этот большой и новый мир, - немного беспокойства в голосе. - Было бы здорово увидеть Россию, например, - мечтательная и милая улыбка.
Он не врет, просто говорит о себе прошлом. О том легком, жизнерадостном и неунывающем Соколе, что каждый день радовался свободной и беззаботной жизни. Сейчас то время кажется ему далеким и нереальным. Впрочем у него нет сил это анализировать. Все ресурсы уходят на то, чтобы не позволить маске треснуть и развалиться, обнажая его настоящие чувства и мысли.

Отредактировано Finist (2025-03-15 20:36:44)

"Как же это утомительно"
Он чувствует как из него вытекают те жалкие капли энергии, что он сумел накопить за несколько тревожных часов сна. Ему так жаль, что нельзя удариться оземь, обратиться соколом и выпорхнуть в окно, разбив стекло мощным ударом когтистых лап. И лететь... Лететь, не останавливаясь и не отвлекаясь ни на что мирское. Ветер был бы его музыкой и его колыбелью...
Вместо этого он сдерживает вздох полный тяжести бытия и хлопает ресницами, изображая всеобъемлющее внимание.
"Нахуй надо на себя пялиться. Насмотрелся уже за утро"
Слова Зеркала слишком сложные для его нынешнего восприятия и он понимает их буквально. А последующие слова и вовсе колют раздражением. Психиатр говорит что-то про ожидания и Финист видит в этом какой-то подтекст или даже упрек.
"Да что он вообще обо мне может знать?"
Сокол всматривается в бледное лицо рыжеволосого мужчины и не может различить ни единой эмоции. Это чертовски нервирует, ведь не понимая чувств собеседника подстраиваться куда сложнее. Ему уже не так очевидно что говорить и как себя вести. Мозг с трудом обрабатывает любую новую информацию и с еще большим трудом выдает ответы.
"...не склонны проявлять умеренность и милосердие..."
Он холодеет и невольно теряет контроль над лицом, обнажая свой безжизненный, пустой взгляд. Он так раним и уязвим сейчас и нет никакой возможности противопоставить этим словам хоть что-то. Отчаянно хочется рявкнуть, что это неправда, что это выдумки и глупые догадки, но...
Перед глазами калейдоскоп из лиц людей, чьи имена он даже не сможет вспомнить. Их глаза наполненные восхищением, их радостные улыбки, их приглашающе раскрытые ладони... Слова о том какой он красивый и милый... Жаркие взгляды и жадные прикосновения... Перед ним потоком проносятся воспоминания и в этих воспоминаниях они и впрямь ждут. Ждут от него чего-то пусть и не чрезмерного, но для него невозможного. Он ведь и так позволяет им многое, отдает то единственное что у него есть - время, внимание, тело... Но они хотят чтобы он остался, чтобы принадлежал им словно вещь, словно трофей и злятся, когда не получают желаемого. Ласковые руки становятся требовательными, рты, что только что улыбались кривятся в гневе, комплименты сменяются упрёками... Да, бывает и так что делают больно, бывает что пытаются силой удержать и...
Он морщится и слегка дергает головой, отгоняя прочь эти видения. Ему нельзя о таком думать, иначе его затянет и поглотит. Нечто внутри него уже и так заворочалось и задрожало, просыпаясь.
Просторная и светлая комната будто бы сужается и тускнеет. В мягком кресле становится неудобно сидеть. А человек перед ним больше не кажется ему просто безэмоциональным - теперь в его лице и положении тела чудится враждебность.
Мутит.
Он на секунду прикрывает глаза и впивается ногтем указательного пальца в маленькую ранку на большом. Эта боль совсем незначительна и ему ее катастрофически мало чтобы сбросить стресс, но достаточно чтобы отвлечься и вернуть подобие контроля.
Ненадолго впрочем. Пока психиатр не уличает его в самой стигматизируемой человеческой эмоции - гневе.
Внутри него волной поднимается возмущение - всё не так. Он не может позволить себе злиться, он не может позволить себе быть плохим, неудобным, неугодным. Он... В ушах колокольным звоном стоит:
"...так, как другие делали с тобой..."
Дыхание перехватывает, в горле встает ком.
Ох, что же они с ним только не делали... Оскорбляли, давали пощечины, дергали за волосы, связывали, держали силой, издевались, насмехались, били и... убили.
Он застывает в оцепенении и смотрит беспомощно, напугано, так как смотрел на себя утром, после того как пережил свою смерть в сотый, кажется, раз. Мелкая дрожь охватывает тело. Пытаясь защититься, он обхватывает себя руками и через силу выдавливает:
- Я не понимаю о чем вы говорите... Во мне нет гнева, - голос теряет свою силу и переходит в шепот.
Финист уже знает что облажался, но перед лицом настоящего и всепоглощающего ужаса ему не до этого. Остается только из последних сил цепляться за реальность лишь бы только не свалиться в эту черную, раскрытую хищной пастью, пропасть.

Маска на нем трескается, осыпается и сквозь огромные щели отчетливо видны растерянность и страх.
Финист чувствует как под кожей зашевелились, закопошились черви, что выедают его бренную тушку вот уже два месяца как. Но это ничего, это еще терпимо. Все в порядке, пока есть свет, пока он слышит звук чужого голоса, пока...
Он поднимает глаза и вздрагивает.
Моргает.
Сглатывает.
Поверить в увиденное трудно и это при том, что он сам является существом магическим и к чудесам привычным.
"Блядь, что за пиздец..."
Перед ним его собственное обнаженное отражение. Цвет волос, цвет глаз, каждая родинка - всё его, но... Он скользит взглядом по ногам, торсу, плечам и, наконец, оказывается лицом к лицу с самим собой. Губы, нос, глаза... Всё кажется ему каким-то смазанным, размытым и... Мутным.
Верно. Он больше не сокол, он больше не ясный, он... А что он? Кто он?
Он жалкий, слабый, желторотый птенец, вывалившийся из гнезда и теперь беспомощно ползающий в собственном помете с разинутым клювом. Нет, даже не так. Он словно подстреленная дичь, чье окровавленное тельце притащил в своей зловонной пасти спаниель и вывалил в грязь к ногам хозяина. И теперь он набитое опилками чучело, пыльный трофей на чьей-то полке. Хотя, тоже не подходит. Так им хотя бы изредка, но будут любоваться, а он... Он кусок гниющего в земле мяса, только и всего.
Медленный вдох сквозь сжатые зубы.
Нагота его нисколько не смущает, куда больше его беспокоят собственные губы, что с холодной и печальной улыбкой выдают самые затаенные и страшные секреты. Те секреты и ту правду, что он прячет даже от самого себя.
- Зачем вы так... Что вы делаете? - он не может долго смотреть, но и вовсе не смотреть не может. Поэтому его взгляд бегает по комнате, то останавливаясь на собственном "отражении", то снова перепрыгивая на что-то еще.
- Нет, все не так. Я... Так не думаю.
Именно так он обычно и думает, когда уходит от них. Пусть он отвратителен, но ведь они еще хуже. Никто из них его не достоин. Серые, посредственные, скучные. В них самих ни капли любви и самоотверженности. А ведь он создан как образ идеального жениха. Его роль - принцесса в башне, ждущая спасителя. Он существует только для того, чтобы подчеркнуть чью-то силу духа и способность к самопожертвованию. Ведь ничто ценное не достается даром. Всё ценное нужно заслужить. Вот Марьюшка ради него...
"Да ёбаный, хотя бы о ней не думать..."
Глубокий вдох.
Выдох.
"Какой-то блядский сюр"
Никого не жаль, да. Да ему даже себя не жаль. Поделом. Сам дурак. Сам загнал себя в ловушку, сам попался, сам... Наивный идиот. Беспечный кретин. Дрянь. Бессовестная, беспринципная, убогая дрянь, заслужившая все, что с ним произошло.
Он сидит охваченный дрожью. В нем так много всех этих ужасных, болезненных, тошнотных чувств, что он уже не знает как сдержать этот рвущийся изнутри поток говна. Но и это все еще лучше, чем "темное место".
С губ срывается нервный смешок. О да... Этот вопрос он слышал не раз и не два. Сейчас и сосчитать трудно. Но самое смешное в этом, что ему совсем не нужны их деньги. Он ведь готов лечь под кого-то просто из нежелания коротать вечер в одиночестве. Собственное тело для него не имеет особой ценности и его можно кидать как кость собакам, получая взамен их липкое внимание.
Финист молчит. Тут тоже в точку. Его до трясучки заебал этот блядский город из которого нет выхода. Его тошнит от его исхоженных вдоль и поперек улиц. Его бесят одни и те же лица. Ему невыносима даже мысль о том, что вечность предстоит провести здесь.
"Это все равно что Лимб"
И да... Деваться тут особо некуда. Приходится делить места с людьми, которых накануне он выбросил как фантик от конфеты. Ему приходится испытывать стыд и неловкость, каждый раз встречаясь в баре взглядом с кем-нибудь из бывших любовников.
Он чувствует затхлость этого города. Он бесконечное количество раз говорил себе что свободен, ведь волен делать что вздумается, но это настолько очевидная ложь, что даже очень сильно желая в нее поверить - он не верит.
Да как вообще можно убедить себя, что ему этого достаточно? Ему ведь и в поднебесье было тесно, а тут... Этот город слишком мал для него.
Губы кривятся в неприятной усмешке. А что еще остается? Они все здесь заложники. Но можно подумать, будто в сказках было иначе... Только там они были заложниками своих ролей, что, пожалуй, еще хуже.
"Одиночество..."
Сердце замирает и тут же ускоряется. В висках скапливается напряжение.
Он не может осмыслить этого, он не может в этом признаться, но ответ на этот вопрос очень прост. Он боится одиночества, потому что он пустой. Потому что он никто и ничто, если один. Потому что быть наедине с собой невыносимо. Это только для других он легкий как перышко, а сам для себя он весит дохуя и больше.
Взгляд снова притягивает "отражение". Что-то в нем не так, что-то в нем не то...
Холодея от ужаса, он наблюдает как на месте сердца начинает разрастаться черное пятно. Зияющая, мерзкая дыра, в которую он пытается запихнуть что угодно лишь бы закрыть ее. Он пихает туда людей, вещи, впечатления... Но эта дыра совершенно бездонна: что бы он в нее ни кидал - всё мало.
Все что он умеет - отрицать. Именно так он справляется со всеми чувствами, которые нельзя показывать миру (он ведь должен быть идеальным) - просто игнорирует их. Если долго делать вид, то однажды можно убедить себя и других в чем угодно.
- Вы ошибаетесь... Я не боюсь одиночества. Я всегда был один. Для меня это форма свободы.
Ложь. Ложь. Ложь.

Смотреть на такого себя неприятно. Внутри из-за этого шевелится всё темное и страшное, и будто бы не выбраться из этого, как не выбраться из болота без посторонней помощи.
Он способен видеть себя только так, через призму чужого восприятия и других вариантов кроме как довериться чужому мнению нет. Что он может знать о себе? Нет, со стороны совершенно точно виднее. Вот скажет кто доброе слово, а он это слово в ладошку и к груди прижмет - тепло, радостно. А если грубо и пренебрежительно отзовутся? То тоже эти слова за чистую монету примет, да положит прямо в мозг и будет гонять там по кругу до изнеможения.
Было бы ему хоть на что вовне опереться, но ему без году неделя - увы, не добился еще ничего. 
А что же у него внутри? Никто должно быть не знает, потому что он никому не рассказывает. Больно ли, страшно ли, обидно ли - лучше держать при себе. Лучше глуповато улыбаться и делать вид что всем доволен. Никому не нравятся грустные нытики. А ему так хочется понравится...
Пожалуйста.
Прошу.
Умоляю.
Любите меня.
За локти себя обнимает, пытаясь унять дрожь и выдыхает, откидываясь в кресле, когда перед ним снова психиатр, а не собственная жуткая копия. Даже комната снова становится больше и светлее. Это хорошо, потому что он наверняка знает, что произошло бы уменьшись она еще сильнее. Но тьма внутри притихла, затаилась снова.
Правда как-то стыдно, что он такой ранимый. Устроил тут непонятно что, испугался бог знает чего. Хочется извиниться, встать и уйти. Или послать Зеркало нахуй, попутно предложив засунуть свои фокусы в жопу, и уйти. За эти мысли тоже хочется извиниться.
Рыжий мужчина теперь как-то даже трепетен и мил и становится неловко, что он вообще тут находится и тратит чужое время. Кажется доктор помочь пытается, а он... Правда ли ждет от себя чего-то? Правда ли не один?
Слова и утешают, и режут, больнее, чем обвинения в самолюбии. Но сердце на эту каплю участия отзывается, ёкает. Хочется поддаться порыву и положить голову на худые колени, украсть немного чужого тепла и сострадания. Ох, доктор так обманывается, конечно. Его не стоит жалеть - присосется как пиявка к чужой доброте и насосавшись отвалится, исчезнет, не дав ничего взамен. Зря доктор себя не щадит и что-то втолковывает такому как он.
Наверное, он бы чувствовал себя виноватым, если бы не был таким уставшим. Сил уже даже на раздражение нет. Ему не хочется выворачиваться наизнанку и вываливать весь свой тухленький багаж на обозрение Зеркала. Но слова психиатра все же вызывают робкое желание довериться. Только вот о чем рассказать? О его разгульном образе жизни и череде половых партнеров? Или про работу наркокурьера со всеми ее грязными подробностями? А может про его ебанутые отношения со Змеем?
"Лучше матерную частушку спеть"
О беспросветной тьме его кошмаров говорить он точно не будет. Хотя... Нет, точно нет. Хватит с него и того, что он варится в этом двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.
Но тогда о чем? Из чего состоит его жизнь помимо вписок, наркотиков и конченых связей? И что рассказать если последние два месяца он не живет вовсе?
- Я здесь потому, что хочу продолжить работать на Хранителей. Мне это нравится, - он сидит почти не шевелясь, сил и нужды что-то изображать больше нет. - Я поначалу очень сопротивлялся, - уголок губ дрогнул, их встреча с Ослом сейчас и вправду кажется забавной. - Мне казалось, что это лишит меня свободы. Но сейчас я думаю, что именно задания Хранителей дарят мне вновь чувство полета. Я ведь будто создан для подобной работы, понимаете? Поначалу мне просто надо было сообщать о крупных сделках или о влиятельных людях, как-либо мелькавших в наркобизнесе. Обычно я сам внедряюсь в группировки, мне тут помощь не нужна - я умею располагать к себе и меня охотно берут из-за способности. Даже задания с прослушкой бывают прям как в кино... Ну в общем, суть вы поняли. И вот был случай, не буду вдаваться в подробности, когда я вышел на купца. Это крупный продавец, такие обычно контактируют только с барыгами, а не с бегунками типа меня. Не суть. Короче, в итоге Хранители взяли цех по производству пыльцы и оказалось, что там держали в рабстве несколько фей... Мне когда про это рассказали... Знаете, я кажется впервые такое почувствовал. Будто... Будто я часть чего-то, будто появилась какая-то связь... Не знаю как объяснить. Понимаете?

Отредактировано Finist (2025-04-11 17:58:56)

В словах Зеркала кроется отеческая мудрость, которой он не знал прежде. От сказанного, конечно, не по себе, но в то же время, он не чувствует холода равнодушия - психиатр будто говорит из искренней заботы. И... И это подкупает. И даже самую малость ободряет.

"Говорить с ними, когда будет нужно..."

А нужно ли это ему? Поможет ли это не чувствовать себя так ужасно? Он может попробовать...

Финисту и самому хочется знать насколько он искренен. Он никогда не задумывался над тем почему работа на Хранителей из каторги превратилась во что-то настолько важное. Он просто жил как привык - одним днем. Но постепенно... Это стало чем-то большим, чем просто работа.

Сокол вдруг понимает, смысл слов Зеркала, что были сказаны ранее. И что тот имел ввиду под "просто и сложно одновременно".

- Помните, вы в начале сеанса сказали, что вы здесь потому что вам это просто нравится? Думаю, у меня так же, - он смотрит на свои раскрытые ладони. - Я просто... Чувствую, что мне это подходит. Я не увижу восхищения слабых, ведь моя работа должна быть скрыта от всех. А что касается покровительства сильных, то это, конечно, удобно. Но такое покровительство не дает мне ни особой выгоды, ни особой защиты. Есть ведь и другие, гораздо более простые способы...

"Спать с прокурором, например"

- Когда я на очередном задании, то чувствую как закипает кровь, как все становится ярче и острее... Словно я на охоте, - он вдруг мягко и искренне улыбается, вспоминая дни, когда обрушивался злым роком на своих ничего не подозревающих жертв. - Только сейчас, те на кого я охочусь - дичь иного толка... Эти сказки... Меня сложно назвать моралистом, но... Они по настоящему ужасны и способны на такое, о чем нормальный человек и думать побоится, - он снова тускнеет и опускает взгляд.

О, он действительно знает о чем говорит. То что они с ним сделали...

"Стоп!"

Он морщится и трет переносицу - постоянно удерживать себя от табуированной темы утомляет не меньше, чем весь разговор в целом.

- Так что да, я... Я готов помогать. Я бы этого хотел... Может, конечно, и не из самых благих целей, - чуть пожимает плечами. - Но если, по ходу дела, получится кого-то спасти... То разве спасенному не будет все равно на то, какие цели я преследовал изначально?

Он замолкает, переваривая то, что сам же и сказал. Ему даже кажется, что стало как-то легче. Он вдруг чувствует, что может говорить свободно и открыто и Зеркало не начнет тыкать в него за это пальцем и кричать на весь мир про то какой он недостойный и жалкий. Сейчас Финист думает, что давление, оказанное в начале - просто провокация, чтобы вывести его на разговор.

"Это даже как-то... Круто"

- Отцвести кратко и ярко... Вы, опять же, сами сказали - в нашем бессмертном городе все сценарии играются по кругу. Если бы я был человеком, то так оно наверное бы и было... Но я не человек. Я никогда не состарюсь. Так почему я должен стремиться жить как они? Есть поговорка: "Как птица живет - не сеет, не жнет", - он не уверен, что на английский перевел правильно, но уверен, что Зеркало суть поймет. - Так ну... Я ведь в каком-то смысле и есть птица, - это даже изначально только наполовину правда, но он всегда больше думает о себе как о соколе, чем как о человеке.

Чувства, что он держал в себе с самого момента воплощения, а может даже задолго до него, постепенно начинают выходить наружу. Там, где изначально прорвалась только капля, уже пробился тонкий ручеек. И теперь это лишь вопрос времени, когда слабый поток превратится в бурную реку.

- И что вы всё заладили про шлюх? Ну да, я люблю секс и часто меняю партнеров, но кому я этим делаю плохо? Для меня секс... Ну все равно что еда - такая же естественная потребность. Но я не хочу есть каждый день одно и то же. Я люблю разные кухни... Бывает идешь в ресторан, а бывает, что довольствуешься лапшой быстрого приготовления. Суть всегда одна - утолить голод.

Он умалчивает о том, что ищет в этих контактах не только физическое удовольствие. Видеть свое отражение в чужих глазах, знать что тебя желают, забыть ненадолго о собственной пустоте - вот что на самом деле он получает от этих мимолетных связей. Сам акт и вовсе может не принести ему никакого удовольствия, но вот чужое восхищение... Да, это блюдо от которого он не может отказаться. Потому что не ненавидеть себя получается только так.

Финист все еще не до конца откровенен - ему это сложно и страшно. Но сейчас, когда он немного успокоился, оказалось, что иметь возможность выговориться действительно не так уж плохо.