Иногда Горынычу надоедало быть «человеком» и он испытывал до отвращения омерзительное желание вернуться туда, где ему самое место: в родные края сказок с собственным участием – если не за Калинов мост, то куда-нибудь на Смородинку или Пучай-реку, подальше в леса, самые тёмные чащи, куда не ступала ещё нога человека. У него, так-то, всегда достаточно было местечек, где можно было укрыться, забившись в самый дальний уголок пещеры, пропахшей сыростью, рекой и, самую малость, унылой тягучей затхлостью, добавляющей особую изюминку всем его прибежищам. Ох, там ведь можно было так сладко свернуться в клубок, обернув вокруг себя хвосты, носами в тёплую чешую утыкаясь, а то и развалиться во всей красе, вытягивая лапы до томного хруста, позволяя себе роскошь в виде безопасного пространства и сон в этой самой безопасности, глубокий и долгий; можно было совершенно не думать ни о каких-то там налогах, ни о штрафах за нарушение обязательств, ни об оплате аренды помещения – ни о чём, что сулило бы траты нажитого золотишка, пусть даже и перекинутого в современные эквиваленты денежных единиц, растерявших всю свою материальную привлекательность, всё чаще хранимых в «цифре». Иными словами, ни о чём сложном.
Ещё можно было брать всё, на что падал глаз, и не держать ни перед кем отчетности. Ну, кроме проклятых богатырей, но это уже так, мелочи и жизненные досады-подлости.

В любом случае, Горынычу просто дьявольски хотелось упрощения.

Всей душой – всем рассудком своим – ему хотелось, чтобы мир вокруг, такой яркий, суматошный, дурной местами, всё-таки замедлил, наконец, свой ход, чтобы он приостановился хотя бы на несколько мгновений, чтобы дал время на передышку. И на себя самого. На то, чтобы устаканить мысли, чтобы принять себя таким, какой он есть.

Записаться к психологу, например… Он ходил одно время к той милой даме из Центра Адаптации. Она так дивно всё раскладывала ему, разжевывала, по полочкам точно книжные тома расставляла в верной последовательности.

«Я к той пыне больше ни ногой», — бубнёж раздражает, заставляет одергивать воротник рубашки.
«Заткнись, тебя не спрашивали», — а это третий проснулся и шипит. Третий часто нейтралитет держит и ворчит на всех разом, когда перебарщивать начинают уже.

К тому же, как не крути, в родных сказках, как бы не нравилось ему тамошняя атмосфера, земля и воздух сам, не ждало Змея ничего, кроме очередной блядской погибели. Или служения перед тем, как сгинуть. Ф-фу. Дрянь какая всё-таки, а.

Горыныч шумно втянул в себя воздух, взял печать и, вздохнув, поставил штамп на последний лист декларации, закончив заполнять проклятые листочки для чертовой бюрократии, процветающей в этом прекрасном дивном мире во всей красе.

Да, Горынычу порой очень сильно хотелось упрощения. Он бы жизнь очередную свою отдал, лишь бы сократить всю эту безумную трату бумаги.
А лесов-то сколько извели уже, ироды. «Зеленых» на них нет.

Змей качает головой, встает из-за стола, косясь на стену напротив. Стрелка настенных часов отсчитывает последний час, но сегодня помощник отпросился с головной болью, так что и самому Змею уже хочется, чтобы час икс подошел к завершению поскорее. Хотя всегда можно было бы закрыться пораньше, но сегодня к нему должен добраться курьер. Привезут ему новую скляночку «надцатого» века и мешочек с пыльцой.

«У феи – пыльца. И крылья сверкают бриллиантами», — декларирует голос в голове.
«В коробочке фея ли? Или в бутылочке», — рассуждают, тоже смакуя явно.
М-м-м. Да. Он тоже не против. Закрыть лавку, уйти в подвал, завалиться на мягкие диваны и закинуться, балдея в тишине и спокойствии.
Да-а. Поскорее бы.
«Фею бы сожрать. Косточки так славно хрустели бы. М-м-м…»
Фей нынче не съесть нормально даже. Нажалуются потом. Эх.

Звякнул дверной колокольчик.

Горыныч спотыкается, «блятькает» и добавляет пару весомых неласковых тому, кто тут стулья раскидал по всему кабинету, а потом вспоминает, что окромя него самого таким тут больше некому заниматься и сжимает зубы до скрипа. Мизинец на лапе пульсирует огнем: отбил о проклятый угол стола, конечно же.
Листья документов разлетаются по кабинету вольными пташками.
Тьфу ты, шаврик.
А всё потому, что забил на обувь и ходит тут лапами голыми по плитке холодной. Был бы в обувке – хрен бы там чем ударился.
От ж с-сука.

— Секундочку! — рычит Змей, собирая макулатуру и косясь на камеру. Человек зашел, мнется возле стойки, явно что-то конкретное хочет. Это хорошо, на самом деле. Такие покупатели – самое славное, что только может быть.
«А покупатели ли?» — мелькает в голове и пропадает. Змей ныряет под стол и вытаскивает упавшую в темноту подстолья печать — вот чего не хватало потерять, это ж опять потом плати за восстановление…

Конечно, перед тем, как выйти в зал, Горыныч отряхивается и приводит себя в относительно божеский вид. Плечи выпрямляет, глядит в небольшое (надо бы поставить тут во весь рот, а то не дело, неудобно) зеркальце, поправляет прическу и выходит, наконец, натягивая на лицо максимально приветливое выражение лица.

— Добрый вечер, — голос его растекается мёдом, глаза пристально рассматривают гостя, замершего с… чем-то... О-о-о! С посылкой в руках!

Курьер!

Змей даже светлеет весь; сердце удар пропускает, рот слюной наполняется. Пыль принес, поди!
«И феечку!»
«Какую, блять, феечку? Совсем ебнулись там, алле?»

Выражение лица Горыныча меняется. Он сглатывает, проводит языком по нижней губе, делает шаг вперед, упираясь руками в стойку. Крылья за спиной подрагивают, грозясь распахнуться и как хлопнуть от нетерпения.
«Че он там яйца мнет?»

— М-м… У вас моя посылка, — сглотнув, проговаривает Горыныч, выкручивая  в е ж л и в о с т ь  на максималку, душа тёмную тварь внутри, что вытянула когти к заветному бутыльку и жаждет его к груди прижать как следует… И пыль, да, где там его пыль?!
Терпение, терпение, терпение.
«Я так долго ждал!»
«Я тоже вообще-то»
«Ой, идите вы, блять, ждали они…»
«А я тут просто постою, кто последний?»
«Совсем ебанулся, старый?» — выдох. Вдох. Сдох.

Сосредоточиться.

— Ну? Где она? – сдерживаясь, уточняет Змей, сверля взглядом сверток в чужих руках. Тонких руках, изящных даже. Словно девице принадлежат, а не мужчине. Змей с силой отрывает взгляд от свертка и ловит чужое восхищение, от которого внутри разгорается удовольствием. «Правильный подход».

Курьер, кстати, тоже сказка, но непонятно, какая. Не вид будто бы обычный человек. Красивый, засранец. Такого в модели бы или бордель – отбоя от клиентов не было. А он тут свертки всякие носит.

Отредактировано Zmei (2025-03-12 22:25:28)

Он всё смотрит, смотрит на блондина и думает, что тот своим видом, мимикой, внешностью, пусть даже обёрнутой в откровенный на вкус дракона хлам (как известно, всё, что не в шёлке или атласе – откровенное барахло… себя ящер в расчет не берет, он искренне полагает, что выше всего людского, даже если теперь вынужден существовать в подобном виде) — всё же напоминает ему что-то из того времени, старинного, расписного украса. Алое на белом, хаотично-живописное на первый взгляд и выстроенное в систему упорядоченных идей и желаний на второй. Курьер похож на типичного такого царевича-королевича, его бы в приличный костюм обрядить, меч в руки, коня горячего — точно смотрелся бы как с картины великих мастеров.

Горыныч зажмуривает глаза, трет переносицу большим и указательным пальцем.

«Сколько можно ждать, я заебался ждать, слишком много, долго, хватит».
«Хватит».

— Да, да, это я… — чужие слова полыхают огнем; внимание к себе приятно, но всё портят планы и собственные желания, испорченные зависимостью.
Финист. Сокол.

Змей копается в руинах памяти, выискивая нужную информацию. Касается губ задумчиво когтем, обходит стойку администратора, проводит рукой по старенькому кассовому аппарату с нежностью.

— Символ идеального жениха… — точно заученную из учебника фразу произносит дракон, щёлкая пальцами почти перед носом у Финиста. — Точно. Припоминаю что-то такое, — Горыныч наклонил голову, чувствуя странную смесь эмоций, будто бы даже не своих собственных – раздражение и злости вперемешку с лёгким, недобитым ещё удовольствием от наглаживания раздутого драконьего эго.
Плевать ли ему на личность курьера? Честно говоря — да.
Его потряхивает. Едва заметно.

«Фея еще должна быть», — тихо напоминают внутри, — «в бутыльке».
«С крылышками?»
«С крылышками. Блям-блям делает».
«А не бяк-бяк?»
«Нет. Или да? Точно помню, что потом было шмяк, шмыг и ам-ням».
«Ам-ням я бы этому красавчику сделал…»
«Раза два, а потом все три?»
Смех.
«А можно не надо, мы здесь всё-таки пытаемся нормально сосуществовать в обществе, которо…»
«Заткнись, пожалуйста, просто заткнись».

Вздох.

Дракон нервно откидывает с лица упавшую на глаза прядь волос; чуть вздрагивают за спиной крылья.

— Солнышко, — он почти не перебивает щебетание сокола, но успевает вставить хотя бы пару слов, напоминая с нажимом: — посылка. – И тянет руку вперед, перебирая в воздухе когтистыми пальцами: давай уже сюда.

Соколик тушуется, складывает ношу на столешницу стойки; Горыныч опирается локтем рядом – расстояние от него до курьера – один шаг ровно. Вблизи Финист еще краше, что нельзя уже проигнорировать или опустить.

— Чита-ал… — внутри что-то сухо надламывается.

Горынычу не нравятся сказки, в которых он фигурирует. Они для него злые и унизительные. Вот читать аналитику собственного образа в ныне текущее чудесное время – уже интереснее, заставляет задуматься, заставляет не спешить с решениями, даже если ну очень, очень сильно хочется.

Хочется.

Бутылек на прилавке – грани переливаются в мягком свете ламп, старое стекло почти не мутное, но есть в нём что-то такое, притягивающее взгляд.

«Фею потерял», — мрачно резюмируют, — «зажмотил, тварь».
«Да не было никакой феи, ептвою ж мать», — злятся; по ощущению кто-то выдал кому-то мысленного леща. В висках шумит возней и рычанием; кровь стучит так, словно кто-то невидимый дерется внутри его головы с другим таким же. Совсем спятили.

Спятил.

— Фея… — медленно говорит Горыныч, морщась, — была или нет? Скажи честно.

Наверное, вопрос может поставить в тупик, но почему-то кажется, что курьеру нет резона ему лгать. Тем более, он от проверенного барыги, а тот не дурак терять клиента из-за фиговой доставки.
Сокол шумный и суетливый. Может быть, Горынычу было бы забавнее его рассматривать, если бы не было так отвратно.
«Пыль!»

Немного, но он решил себя ограничивать и берет теперь меньше назло протестующему организму.
— Да. – Змей перехватывает тонкое запястье и аккуратно изымает сверток с вожделенной дурью из чужих рук. Ловит взгляд и вдруг растягивает губы в улыбке, больше на оскал похожей.

— Хочешь, угощу? – вкрадчиво спрашивает, резко переходя на «ты». Юноша, похоже, им восхищается неподдельно. Принес он всё…«Кроме феи, сука такая»…относительно быстро. Но может быть, это не его вина? Да и какая там разница.
Сейчас Змей доберётся до пыльцы, а там... дополнительное развлечение в лице собутыльника не помешает.

— Я сейчас закроюсь и планирую отдохнуть у себя внизу, — приятно всё-таки видеть, как на тебя смотрят так, словно сам Змей на гору из золота. Обычно на него глядят… ладно, глядели раньше – со страхом, с ненавистью. С почтением. Сейчас больше как на чудинку какую, никакого интереса к персоне, минимум удивления и уж тем более страха.

Конечно, все эти эмоции он может получить, загнав кого-нибудь в угол, но… это не то.
Ужасно раздражает, что приходится делать все тайно.
Прятаться. Скрываться.

— Покажу тебе мои богатства, — он не заметил, что всё ещё держит руку Финиста в своей. Пальцы чуть царапнули тонкую кожу, когда он его отпускал, чтобы бережно забрать стеклянную посудину, точно живое существо.

— Послушаю, о чём ещё ты мне можешь поведать, Финист, — чужое имя перекатывается на языке рокотом. Ф-финис-с-ст. Словно на змеином начертано. Змей смотрит на сокола немигая, размышляет будто бы, что с ним делать. А потом прикрывает глаза и накидывает на него сеть своей магии, опутывая мягко и нежно.  Он не заметит даже, если только не решится сбежать или ослушаться приказа. Но Горыныч пока и не думает никаких особых указаний раздавать. Оно ему не нужно. Цепь сейчас всего лишь... подстраховка.

Развлечений явно не хватает.

Может быть, нужно прогуляться до короля?..
От воспоминаний о нём рот наполняется слюной.

— Пойдем, будет весело, — предлагает (пока что) Горыныч, махнув рукой вглубь помещения, самые закрома, — если хочешь, я позвоню твоему нанимателю и сообщу, что одолжил тебя на сегодняшний вечер, — смешок, — когда, если не сегодня новые знакомства заводить, — настроение поднимается всё выше и выше; свёрток с пылью манит, дрожит что-то в груди, — верно, птичка?

Отредактировано Zmei (2025-03-08 02:38:47)

С чего он вдруг потянулся к пареньку – кто сейчас знает. У Горыныча всё внутри смешивается, скручивается, иссушенное, алчущее, плачущее, тянущее руки к пыли. Как же от себя бывает мерзко.
Шум в голове нарастает с каждой минутой.

«Какая-то была, слышишь?» — он слышит. Взгляд дракона режет заживо, но Финист, кажется, не замечает. «Если была, если какая-то, то куда дел?» — глубокий вдох, наполняющий грудь воздухом. Плавный выдох. В прошлые времена выдохнул бы пламенем синим, выжигая вспышкой ненависти все вокруг.

— К качеству вопросов нет, птичка, — голос Горыныча низкий, рокочущий, перекатывающийся, точно только-только начинающиеся раскаты грома в стремительно темнеющем небе, — вопросы исключительно о количестве единиц товара, — «три грамма – вот твои единицы».
«Не те, не то».
«А даже если то, а даже если нет – ответ будет совершенно инаковым в обоих случаях».

Мысли путаются. Дракон останавливается, раздраженно дергая крыльями и складывая те на манер плаща, чтобы ненароком не сшибить с прилавков и витрин все свои богатства, выставленные напоказ.

«Мы с тобой оба – крылатые» — звучит в голове эхом. Только он не видит у своего гостя крыльев за спиной. А его собственные – всего лишь бутафория. От осознания становится тоскливо и щемит где-то в грудине. Змей вздыхает коротко, делает приглашающее движение рукой, поворачивая к Финисту голову.

Смотрит в его симпатичное личико, ловит налипающий взгляд и щурится, наслаждаясь вниманием, пробирающим едва ли не физически.

Ради чего он решил его взять? Чтобы было с кем посидеть? Дракон вроде не страдает из-за отсутствия компании, ему в одиночку вполне привычно и не скучно.

Посмотреть, как тот обдолбается и угасится с непривычки? Ну, это забавно. Вполне может быть как повод.
Может даже, как основной.
Впрочем, всё-таки Горыныч догадывается, что послужило основой.
Вернее, знает.

Было бы что там гадать и как.

— Нравлюсь? – ухмыляется дракон, спрашивая напрямик. Пыльца в свёртке греет руку, будоражит сознание, глушит какофонию шума где-то там перманентно на фоне существующую. Следующая фраза сокола вызывает удивление, — м-м. Так её можно не только нюхать. Можно смешать с вином, например… — он уходит обратно за витрину, проводит рукой по стеклу, рассматривая содержимое на полках. Баночки, скляночки, с содержимым и без, металлические фигурки и тотемы – изящные и грубые, почти современные и родом из глубокой древности, за много лет до.
— Травка тоже хороша, — дракон ведет плечом, смотрит на время и кивает самому себе, закрывая кассу, щелкая металлической задвижкой и считая купюры – скорее, чисто для вида. Мысли его заняты подвалом с комнаткой, обустроенной специально для подобного рода радости жизни, а какая сегодня была выручка ему и так известно, — у меня и она имеется. Можем с неё начать, если хочешь. Но это, конечно, совершенное разное по ощущению, — изымается необходимая сумма для расплаты с курьером, остальное кладется обратно, под ключ. Дракон машет крылом-рукой, показывая направление, — можешь пройти туда, дальше, между витрин и направо поверни. Там дверь черная и спуск вниз. Туалет внизу налево, дверку увидишь, — сама забота во плоти. Деньги кладутся в конверт, конверт убирается в папку. Потом выдаст его птичке. Утром. Днем. Вечером. Когда наиграется и отпустит.

Ох, ему ещё надо закрыть дверь и опустить жалюзи, скрывая происходящее внутри от лишних глаз. Включать сигнализацию сегодня, пожалуй, не стоит. Мало ли чего они решат учудить, если вдруг… если вдруг.

Внутри рычит нетерпение. Нервно ходит от края до края, расталкивая границы. Дрожит от желания, срывается, скалит клыки.

Как же хочется уже устроиться поудобнее и погрузиться в это очешуенное состояние полностью, от начала и до конца. Почувствовать драйв. Врубить музыку погромче… Позволить себе расслабиться и не слышать больше никого.
Как же они порою выматывают.

Как же иногда хочется оторвать себе чертову голову.

Выдох.

Лестница в подвал темная, но лампы под потолком загораются моментально при малейшем движении. Щелк-щелк-щелк и уходят вниз, поворачивая, выпуская в подобие студии с несколькими ответвлениями и ведущими столбами, облицованными камнем песочного цвета. Подушки вокруг ворохами, на низких огромных диванах; в центре – стол с фруктами и вином в бутылках. Рядом небольшой холодильник, из которого дракон тут же достал тарелки с мясной нарезкой. Мяса тут много, в этой малости Горыныч себе отказать не может, не мог и не желает мочь. Колонки с музыкой прячутся где-то – непонятно, где, замаскированы, но музыка – тихая пока, приятная, фоновая – играет. Всё вокруг под старину выполнено, даже телеящика нет, вместо него камин – искусственный, впрочем. И шкафы с книгами и свитками вдоль стен.

Чуть дальше, правда, странное немного – столы с цепями какие-то и будто бы орудия пыток. Средневековые. Как в музее. Впрочем, оно и есть. У Горыныча разные клиенты имеются. И заказы разные. Да и сам дракон не гнушается подобное у себя в коллекции иметь – такие предметы о многом рассказать могут. А они явно настоящие, кровью и слезами пропитанные.

Жалко, говорить не умеют.

— Присаживайся, располагайся. Хочешь – о себе расскажи. Я не против, — вот так легко? Вот так легко. Почему нет, да?
Свет тут приглушенный, желто-алый. «Огненный».
— Сперва ты, — говорит дракон, разливая вино по кубкам, — затем я.
Ему, может, и невтерпеж уже. Но гостеприимство никто не отменял. Как и долю ритуалов на сей счёт.

Феечка остается где-то в стороне, то ли улетела из бутылька, то ли спряталась, то ли стала невидимой. Внимание щелкает когтями, переключаясь на алые губы, что-то ему отвечающие, но разум видит лишь внешнее, фантик конфеты; видит и думает о том, как было бы здорово этот фантик снять, обнажая суть.

Веки совершают движение; кадр меняется, воздух перегоняется легкими: раз и два, и два и раз, и внутрь, и наружу, бесконечно длительный повтор. Если сказке завязать нос и рот, как долго будет сказка задыхаться? Вечность? Или она умрет и воскреснет так же, как и обычный человек? А если последнее, то воскреснет ли она, будучи все так же связанной, без единой крошки кислорода внутри себя? Вот ведь бедолага, мученик задачи пытливого любителя экспериментов…

Отдых планировался неспешным, ленивым, полудрёмным, вполне под стать внутренней ящерице, которую лишили привычного места жизни и любого тепла. Наркота погружала больной разум в состояние, приближенное к счастью, и голоса внутри затихали, давясь солнечными лучами, упавшего на них светила, дурманящего и прекрасного одновременно. Отдых планировался без гостей… но так даже лучше, пожалуй. Тут ему поставщик словно подмаслил, удружив с аппетитным мальчиком-курьером, чьи щеки заметно розовеют, когда они идут на сближение.

Мысли вертелись вокруг пыли, возвращаясь к ней, точно пчелы к улью. Но с получением желаемого стали заметно спокойнее.

Сокровище было у него и теперь никуда не денется.

Хорошо же.

Нетерпение жгло кожу, раздражая, вызывая зуд, желание счесать неприятное чувство; Горыныч махнул хвостом – коротко, чуть пристукнув кончиком по полу – и наклонил голову к плечу, бросая взгляд на Финиста. «Нравитесь» — говорит прямо, как дышит. Лжёт или напрашивается? Или напрашивается и не лжёт? В любом случае улыбку ответ ловчей птицы у дракона вызывает, как и более пристальный взгляд, налипающий, рассматривающий его точно закуску под выпивку и пыльцу. Нет. Точно десерт. На сладкое.

Горыныч облизывается. Прикрывает глаза, выкладывает сверток с драгоценными перемолотыми в пыль крыльями на столик и усаживается на диван, совершенно ребячливо подложив под себя левую ногу-лапу.
Напротив гостя, хотя первой мыслью было, конечно, залиться к нему под бок, чтобы посмотреть, какая будет реакция до и после.

— М-м... Возвращаясь к смешиванию, — Горыныч берет бокал, салютует юноше и отпивает прежде, чем продолжить, — согласен, обычно так и есть. Но поскольку мы выдерживаем больше, чем смертные, то и возможностей у нас больше. И букет можно собрать… крышесносный, — он скалится, забавляясь. Отмечает, что цвет глаз Финиста для него – словно красная тряпка для быка. Манит и зовет. Сложно себя сдерживать, но дракон справляется. Пока. — И не смотри на меня так, словно я в этом хорошо разбираюсь, — он подмигивает блондину, ухмыляясь, — я просто беру и закидываю в пасть все, что есть…

Надеясь, что они, наконец, заткнуться.
Они могут. Но иногда не хотят.
Раздражает.

Дракон откидывается на мягкий пуф, аккуратно берет в руки-лапы вилочку и накалывает кусочек мяса, чтобы неспешно отправить закуску в пасть. О фруктах он тоже не забыл, но мяса на столе все же больше. Видно, что привык есть хозяин. Да оно и… вероятно, читалось изначально.
Интересно все-таки…

— Простой курьер, недавно воплотившийся… но такой храбрый, — отмечает вдруг ящер, игнорируя предложение рассказать о себе, — наркотики возишь, к первому встречному готов, — тут он не удержался и хохотнул, на мгновение голову запрокинув, — в подвал спуститься. Неужто из любопытства? Или из вежливости. Или настолько понравился?..
«...что с ходу в койку прыгнуть готов?» — этого Змей не говорит, но во взгляде его мелькает странное. Чужое внимание ему по душе, оно льстит, даже если это внимание того, кто видит в нем или кошелек, полный золотых монет, или необычного вида развлечение на одну ночь.

Он прекрасно знает, как может выглядеть в чужих глазах, особенно, если это обеспеченные извращенцы. Горыныча подобное, как правило, веселит и будоражит, но редко дело и правда доходит до любовных игрищ, если там не миленькие «принцы и принцессы», к чьему типажу, к слову, соколик вполне подходит – ладный весь такой, тонкий-звонкий.

Сидит, птичка, напротив, клюет лакомства, смотрит на него так, будто бы дракон в истинном своем виде, как раньше, как в сказке… только без страха смотрит, а с восторгом каким-то потаенным.

— Хотя что я, — Змей все же разворачивает сверток, отсыпает бережно часть в сторону и делает дорожку –классическую. Искрящуюся радужными мыльными переливами. Нет сил больше сдерживаться и он не сдерживается, вдыхая концентрированное волшебство, замирая и сжимая пальцы в кулаки, открывая глаза и предлагая гостю «угощение», —…живу здесь уже пару десятилетий, как видишь, вполне освоился, так что держись меня и будет тебе в нашем городе счастье, — оскал хищника, добыча которого уже попала тому в пасть.

— Собираю вещи с историей, ценные, красивые, — продолжает Змей, вновь отпивая вино. Поднимает бокал и смотрит сквозь темную жидкость на Финиста, — хочешь стать такой вещью, птичка? – вопрос с подвохом: то ли шуточный, то ли всерьёз заданный. Удавка на тонкой шее словно сжимается сильнее, обвивая ворохом шелковых лент. Придушивает.

— Или ты и есть такая вещь? Спросил бы я твою стоимость, но истинной цены в нашем мире попросту не существует кроме той, которую мы сами готовы назначить… или озвучить.

Музыка шуршит переливами, усиливается, пробиваются с глубины басы и барабанные ритмы. Змей ведет языком по губам, ощущая как растекается по телу умиротворение и кайф, как затихает проклятый фоновый шум, умолкающий в редких случаях вроде текущего.

— За себя бы, к примеру, — продолжает Горыныч практически без паузы, цокнув языком по нёбу, — я платить не стал бы, — внезапно. Похоже, даже для самого дракона. Тот даже бровь приподнял, словно не ожидал от себя такого вердикта.
— А почему это, кстати, не стал бы, — после небольшой паузы продолжает он, словно с самим собой беседу вести вздумал, но осознает последнее и трет указательным пальцем подбородок, хмурясь.

Хотя… справедливости ради, за птичку он бы тоже платить не стал.
Она пусть и не знает, но уже принадлежит ему.

Это вызывает улыбку и прилив хорошего настроения обратно, сметающий на своем пути всё туманное и неопределенное. И Змей улыбается, переключаясь на ласку и тепло в отношении гостя. Эмоции сменяют друг друга, уступая на мгновения, крутятся ворохом радужных снежинок. Это… хорошо.

Это бодрит и греет.

— Пересядь ближе, птичка, — вдруг говорит Змей, и это не звучит просьбой. Но и приказом как таковым тоже. Озвученное вслух желание, — у тебя красивые глаза. Наверняка все об этом говорят, но хочу рассмотреть их ближе.
Для дракона золото как магнит. Не упороться бы в хламину, чтобы не выдрать их храброму соколу заживо.

Отредактировано Zmei (2025-04-07 19:53:58)