Иногда Горынычу надоедало быть «человеком» и он испытывал до отвращения омерзительное желание вернуться туда, где ему самое место: в родные края сказок с собственным участием – если не за Калинов мост, то куда-нибудь на Смородинку или Пучай-реку, подальше в леса, самые тёмные чащи, куда не ступала ещё нога человека. У него, так-то, всегда достаточно было местечек, где можно было укрыться, забившись в самый дальний уголок пещеры, пропахшей сыростью, рекой и, самую малость, унылой тягучей затхлостью, добавляющей особую изюминку всем его прибежищам. Ох, там ведь можно было так сладко свернуться в клубок, обернув вокруг себя хвосты, носами в тёплую чешую утыкаясь, а то и развалиться во всей красе, вытягивая лапы до томного хруста, позволяя себе роскошь в виде безопасного пространства и сон в этой самой безопасности, глубокий и долгий; можно было совершенно не думать ни о каких-то там налогах, ни о штрафах за нарушение обязательств, ни об оплате аренды помещения – ни о чём, что сулило бы траты нажитого золотишка, пусть даже и перекинутого в современные эквиваленты денежных единиц, растерявших всю свою материальную привлекательность, всё чаще хранимых в «цифре». Иными словами, ни о чём сложном.
Ещё можно было брать всё, на что падал глаз, и не держать ни перед кем отчетности. Ну, кроме проклятых богатырей, но это уже так, мелочи и жизненные досады-подлости.
В любом случае, Горынычу просто дьявольски хотелось упрощения.
Всей душой – всем рассудком своим – ему хотелось, чтобы мир вокруг, такой яркий, суматошный, дурной местами, всё-таки замедлил, наконец, свой ход, чтобы он приостановился хотя бы на несколько мгновений, чтобы дал время на передышку. И на себя самого. На то, чтобы устаканить мысли, чтобы принять себя таким, какой он есть.
Записаться к психологу, например… Он ходил одно время к той милой даме из Центра Адаптации. Она так дивно всё раскладывала ему, разжевывала, по полочкам точно книжные тома расставляла в верной последовательности.
«Я к той пыне больше ни ногой», — бубнёж раздражает, заставляет одергивать воротник рубашки.
«Заткнись, тебя не спрашивали», — а это третий проснулся и шипит. Третий часто нейтралитет держит и ворчит на всех разом, когда перебарщивать начинают уже.
К тому же, как не крути, в родных сказках, как бы не нравилось ему тамошняя атмосфера, земля и воздух сам, не ждало Змея ничего, кроме очередной блядской погибели. Или служения перед тем, как сгинуть. Ф-фу. Дрянь какая всё-таки, а.
Горыныч шумно втянул в себя воздух, взял печать и, вздохнув, поставил штамп на последний лист декларации, закончив заполнять проклятые листочки для чертовой бюрократии, процветающей в этом прекрасном дивном мире во всей красе.
Да, Горынычу порой очень сильно хотелось упрощения. Он бы жизнь очередную свою отдал, лишь бы сократить всю эту безумную трату бумаги.
А лесов-то сколько извели уже, ироды. «Зеленых» на них нет.
Змей качает головой, встает из-за стола, косясь на стену напротив. Стрелка настенных часов отсчитывает последний час, но сегодня помощник отпросился с головной болью, так что и самому Змею уже хочется, чтобы час икс подошел к завершению поскорее. Хотя всегда можно было бы закрыться пораньше, но сегодня к нему должен добраться курьер. Привезут ему новую скляночку «надцатого» века и мешочек с пыльцой.
«У феи – пыльца. И крылья сверкают бриллиантами», — декларирует голос в голове.
«В коробочке фея ли? Или в бутылочке», — рассуждают, тоже смакуя явно.
М-м-м. Да. Он тоже не против. Закрыть лавку, уйти в подвал, завалиться на мягкие диваны и закинуться, балдея в тишине и спокойствии.
Да-а. Поскорее бы.
«Фею бы сожрать. Косточки так славно хрустели бы. М-м-м…»
Фей нынче не съесть нормально даже. Нажалуются потом. Эх.
Звякнул дверной колокольчик.
Горыныч спотыкается, «блятькает» и добавляет пару весомых неласковых тому, кто тут стулья раскидал по всему кабинету, а потом вспоминает, что окромя него самого таким тут больше некому заниматься и сжимает зубы до скрипа. Мизинец на лапе пульсирует огнем: отбил о проклятый угол стола, конечно же.
Листья документов разлетаются по кабинету вольными пташками.
Тьфу ты, шаврик.
А всё потому, что забил на обувь и ходит тут лапами голыми по плитке холодной. Был бы в обувке – хрен бы там чем ударился.
От ж с-сука.
— Секундочку! — рычит Змей, собирая макулатуру и косясь на камеру. Человек зашел, мнется возле стойки, явно что-то конкретное хочет. Это хорошо, на самом деле. Такие покупатели – самое славное, что только может быть.
«А покупатели ли?» — мелькает в голове и пропадает. Змей ныряет под стол и вытаскивает упавшую в темноту подстолья печать — вот чего не хватало потерять, это ж опять потом плати за восстановление…
Конечно, перед тем, как выйти в зал, Горыныч отряхивается и приводит себя в относительно божеский вид. Плечи выпрямляет, глядит в небольшое (надо бы поставить тут во весь рот, а то не дело, неудобно) зеркальце, поправляет прическу и выходит, наконец, натягивая на лицо максимально приветливое выражение лица.
— Добрый вечер, — голос его растекается мёдом, глаза пристально рассматривают гостя, замершего с… чем-то... О-о-о! С посылкой в руках!
Курьер!
Змей даже светлеет весь; сердце удар пропускает, рот слюной наполняется. Пыль принес, поди!
«И феечку!»
«Какую, блять, феечку? Совсем ебнулись там, алле?»
Выражение лица Горыныча меняется. Он сглатывает, проводит языком по нижней губе, делает шаг вперед, упираясь руками в стойку. Крылья за спиной подрагивают, грозясь распахнуться и как хлопнуть от нетерпения.
«Че он там яйца мнет?»
— М-м… У вас моя посылка, — сглотнув, проговаривает Горыныч, выкручивая в е ж л и в о с т ь на максималку, душа тёмную тварь внутри, что вытянула когти к заветному бутыльку и жаждет его к груди прижать как следует… И пыль, да, где там его пыль?!
Терпение, терпение, терпение.
«Я так долго ждал!»
«Я тоже вообще-то»
«Ой, идите вы, блять, ждали они…»
«А я тут просто постою, кто последний?»
«Совсем ебанулся, старый?» — выдох. Вдох. Сдох.
Сосредоточиться.
— Ну? Где она? – сдерживаясь, уточняет Змей, сверля взглядом сверток в чужих руках. Тонких руках, изящных даже. Словно девице принадлежат, а не мужчине. Змей с силой отрывает взгляд от свертка и ловит чужое восхищение, от которого внутри разгорается удовольствием. «Правильный подход».
Курьер, кстати, тоже сказка, но непонятно, какая. Не вид будто бы обычный человек. Красивый, засранец. Такого в модели бы или бордель – отбоя от клиентов не было. А он тут свертки всякие носит.
Отредактировано Zmei (2025-03-12 22:25:28)